Если завтра не наступит

^{Фотограф: Veesom Источник: социальные сети Последнего рейва}

Последний рейв is back! Новая вечеринка Santa Muerte отметила годовщину проекта. “Это значимое событие мы посвятим не рождению, а смерти, ведь, как говорят мексиканцы, смерть — это не конец, а начало новой жизни” — объявили промоутеры. Помешать хардкорному рейву не смогла даже полиция. Рейд, который в иных обстоятельствах означал бы отмену, завершился сменой локации. В контексте события — перерождением, наперекор энтропии и хаосу. 

DPWLK побывал на Последнем рейве. Мы обнаружили вечеринку с особым пристрастием к хардкору и взрывной энергетикой, где техно миксуют с пиратскими эдитами, а хаккен танцуют, кажется все.

1.

Вечеринку слышно всегда, даже когда она под землей — доказано RAF25. Но если приближаешься к рейву, а он встречает тишиной — что-то пошло не так. В ту ночь дворы Лиговки — слишком тихие и пустынные для субботы, вызывали сонливость. Никаких монотонных пульсаций или низкочастотного гула вдали. Нет людей, которые в одиночку или группами, скользят мимо тебя и исчезают в ночи. Динамику создавали лишь облака — темные, рваные, они неслись над головой, нагоняя саспенс из олдскульных видеоигр. Вобщем, никаких признаков рейва.

«Ja, ja, ja, was ist das?»
«Sieben, acht, Gute nacht»

В Дюнах, где ожидались толпы людей и грохот хардкора, скучали охранники. Кроме нас, — единственные люди на улице. В полупустом баре несколько человек мешали пиво с разноцветными шотами под «Eins, Zwei, Polizei». В 1994 году хит-сингл Mo-Do разлетелся тиражом 250 000 копий — кристаллизованный стиль 90х. Этой ночью он выражал сублимацию.

Быстрый расклад Таро перед вечеринкой — привычка, которая отлично сочетается с рислингом, и спасает от трэшовых историй. Результирующей картой выпала восьмерка мечей. Среди прочего она означает вмешательство (Кроули именно так назвал эту карту) и ограничение свободы.

Оказалось, в бар заявилась полиция. Как потом сообщили организаторы: «Спустя двадцать минут после начала вечеринки к нам зашли гости из-за громкого шума и сделали предупреждение». Кому-то сильно мешал рейв под открытым небом. Включилась цензура в стиле мормонских миссионеров — незаконно, быть счастливым в Saint-P. Тусовка сорвалась, все разошлись по домам, и незабаненным клубам. Так это выглядело в моменте.

Позже DJ ПЕРЕКРЫТ отблагодарил Дюны в своем паблике: «За то, что к ним каждую неделю приезжает полиция и закрывает ночные тусы. Причем ребята знают про это и упорно продолжают сдавать клуб в аренду под ночные мероприятия, предусмотрительно [смывшись] оттуда до начала вечеринки, т.к. у полиции указ паковать оргов и диджиков».

Ночная жизнь — один из главных барометров социальной свободы. Возможность распоряжаться телом и сознанием по ночам, необходимо включить в конституцию, вместе с другими базовыми правами. Но когда до этого еще далеко, остается надеется на социальные связи. Этой ночью восьмерка мечей отыграла себя до конца. Единственное хорошее в ней — потенциал освобождения. Все что случится, можно разрулить своими силами — камера открывается легче, чем кажется.

Уходя, мы встретили пару, чья непринужденная манера держаться выдавала опыт тусовок. Выяснилось, что им нравится быстрое техно с пластинок Possesion, а закрытие Кружка — катастрофа для всех, сравнимая лишь с пожаром в Александрийской библиотеке. Но главное — Santa Muerte перебралась в Ионотеку. Организаторы подключили связи, заработала взаимовыручка — за считанные минуты вечеринка была спасена. Получилось в точности как у Делеза и Гваттари: «Ризома может быть разбита, разрушена в каком либо месте, но она возобновляется, следуя той или иной своей линии.»

2.

Петербург известен как город барной культуры. Действительно, для мегаполиса с населением в семь миллионов человек здесь достаточно мест с алкоголем, и мало клубов, — те, что остались можно пересчитать по пальцам одной руки. Но и прежде, лучшие клубы в Питере — сумевшие найти свою аудиторию и аутентичность, напоминали оазисы среди пустыни. Это всегда свой микромир, не отмеченный в путеводителях, и который еще не каждый найдет.

В Питере под водой интересней чем на поверхности. По словам арт-критика Андрея Хлобыстина, традиция уходит в художественные практики прошлого века, и «основана на чуде повседневности, когда искусство вплетено в проживание и создается не для абстрактных пространств галереи или музея, абстрактных событий или людей, а по вполне конкретным поводам и для немногих близких«. Тоже самое происходит с клубами. Иногда стену отчуждения удается сломать. В 1980-х это сделал Тимур Новиков и «Новые художники», во второй половине 2010-х — Саша Церетели с «самым диким клубом России».

Типичный питерский DIY — вещь не случайная. Дизайн отражает неустойчивое положение местных тусовок и клубов, и за годы превратился в тонкое искусство обживания руин.

Как любой авангард, питерский DIY понимают не все. У некоторых он вызывает анафилактический шок, а случайному наблюдателю покажется маргинальным. Так и есть. Но не в привычном смысле, а как у Маруси Климовой: «...по-моему, маргинальность — это комплимент, это слово как цветок, оно очень красивое и мне самой хотелось, чтобы меня так называли. Но здесь есть второй план — меня пытаются как бы вытеснить в сторону из официальной культуры«.

Взять, например, Ионотеку — клуб, где «разбиваются сердца русского андеграунда с 2015 года«. Изначально — подпольная локация в Мучном переулке, а теперь — злачное место, оплот безумия, где отдыхает потустороняя Россия. Ионку обожают, и столь же искренне избегают. Во второй половине 2010-х, она превратилась в одну из горячих точек на питерской карте русского рейва. Толпы у входа, раздолбанные туалеты, декаданс и море эмоций — атмосфера удивительно гармонировала с концертами IC3PEAK, Убийц, WCPWE и сериальными рейвами. Все в точности, как писал Бальзак, о парижской богеме: «Эти молодые люди выше своих несчастий«.

Маргинальность «Ионки» — на контрасте с клубным мейнстримом. Вместе с музеями современного искусства, сетевыми кафе и арт-кластерами, популярные клубы оформляют социальную норму — лайфстайл городского среднего класса. Или того, что от него осталось. Потребности и желания учитываются заранее — раньше, чем они возникают, и удовлетворяются за счет тщательно курируемых самореализации и самопрезентации, потребления и досуга. Культурно-промышленный комплекс работает без остановки, но продает, по сути, одни и те же товары, с небольшими различиями в их презентации. По ядовитому замечанию Бодрийяра: «распространенную на всех неокультуру, где нет больше различия между высшим сортом бакалеи и галереей живописи«.

Тоже самое — в клубах. Лайнап вечеринки, политика входа, организация пространства, мнения инфлюенсеров, и продвижение в соцсетях — эти инструменты не просто учитывают запросы типичного посетителя. Они его производят. Ведь как заметил Делез: «Маркетинг отныне является инструментом социального контроля«. А Луи Альтюссер описал принцип работы.

Полицейский на улице окликает случайного человека: «Эй, ты, там!». Человек разворачивается — в этот момент он признает, что полицейский обращается к нему. Он реагирует на голос, а значит — становится контролируемым, Контроль навязывает идентичность, и наполняет ее содержанием. Внешнее разнообразие не отменяет главного. В фазовом пространстве культурно-промышленного комплекса, куда входит клубный мейнстрим, любые вариации траекторий и движущихся по ним человеческих точек соответствуют единственному состоянию. Согласию с окружающей реальностью и теми формами идентичности, трансгрессии и самореализации, что в ней допускаются.

Однако, власть нормы немыслима, без питающего ее пространства ненормальности. По словам Аристотеля: «Другой необходим человеку, чтобы познать самого себя«. Так и полицейский из примера Альтюссера, окликая случайного человека, не просто навязывает ему субъектность. Одновременно он чертит границу, где с одной стороны — пространство нормального, а с другой — табуированного, исключенного и нежелательного. Звучит скрытый вопрос полицейского: «Разве ты хочешь быть таким же? Ты хочешь быть таким же как они?»

Дикий рейв — монстр-близнец нормативных клубных событий. Вечеринка, но такая, где все «неправильно». А так как конструирование идентичности одних происходит буквально за счет других, то и неформатный рейв нужен мейнстриму, чтобы понять себя — где именно заканчивается «нормальность», и распускаются цветы маргинального. На практике, это ответ на вопрос — что и кого исключать?

Андеграундный рейв — что-то вроде черного зеркала для дисциплинированного субъекта. Напоминание о том, что за пределами знакомого мира, возникает пугающее иное. Его можно сравнить с атакой хакеров, или порталом, откуда тянет щупальца пробудившийся Ктулху. Глядя в него клубный турист очерчивает границы допустимого, и остается в зоне курируемого комфорта.

3 .

Главный парадокс нормы — потребность ее нарушать. Некоторые люди и впрямь готовы отказаться от спокойствия, ради трипа на темной стороне Луны. Казалось бы — зачем? Зачем нестись куда-то в ночь, гореть в злачных местах Питера — что мешает держать себя в разумных пределах? Эти вопросы имеют значение, когда собираешься на Последний рейв — без ответа на них, ничего не понять.

Рассказы и репортажи о приключениях в Ионотеке — отдельный жанр сетевого хоррора. Как правило, это истории о сошествии в ад, где совпадения даже в деталях. Если в «Божественной комедии» Данте, адские врата увенчала надпись «Оставь надежду…», то здесь — граффити «Ты умрешь от наркоты». Ионка как экзотический аромат — для одних он связан с гниением, для других с чистой красотой. Кто-то находит в ней «возможность сойти с ума», «искренность» и «дикий трэш». У других она вызывает причудливую смесь тревожности и аффектов, тоску по чистоте, культурный и моральный шок.

Трипрепорты оформляют колониальный сюжет. Ионка — как племя экзотических дикарей, страшных и прекрасных одновременно. Репортер не способен увидеть отдельных людей, для него — «эта масса сливается в одно сверхтело«. Кто-то дерется, и «танцует на битом стекле скользком и липком из-за пролитого алкоголя полу до утра«.

Такие тексты не способны замаскировать установки колонизатора: неосознанное восхищение свободными дикарями, и скрытые привилегии нормальности. Измученный бредовой работой, рациональностью и контролем «нормальный» человек выходит за собственные границы, и представляет себя как «освободившегося другого» — тусовщика Ионотеки. Но искренне наслаждаясь эмансипацией, он видит вокруг себя лишь дикое племя, и тем самым, поддерживает существующие культурные иерархии.

Конечно, нет ничего плохого в том, что на андеграундном рейве — «диком пространстве свободы», как его обозначил WPCWE, человек освобождается от подавления. Эмансипаторный потенциал — один из немногих элементов рейва, который не изменился с 1990-х годов. Проблема исключительно в отношении, когда бурлящая вокруг культура, обесценивается и воспринимается жестом варвара.

4.

Привлекательность маргинальности, не ограничивается потреблением ее как продукта — волшебной таблетки, которая выдергивает человека из тихого ужаса повседневности. Зато у нее много общего с «универсальным чужим».

Славой Жижек обозначил этим концептом живое противоречие — того, кто действует в рамках системы, и одновременно — за ее пределами. Является ее частью, и в тоже время — ей не принадлежит. По сути, он описал метакультуру «Русского рейва», возникшую в середине 2010-х. Она существует, и ее как бы нет. В ней соединен упадок и невероятная креативность. Глобальность сталкивается с локальностью — ярче, чем где либо еще, а беззаботность с обостренным чувством момента.

Маруся Климова не зря сравнила маргинала с цветком. Его подрывная нестабильность намного богаче смыслами, впечатлениями и эмоциями — поэтому легко составляет конкуренцию сдержанной норме. Более того, этнограф и социолог Виктор Тэрнер определял маргинала, как живущего на границе — «в состоянии перехода между разными стадиями развития человека или общества». А востоковед Евгений Рашковский обнаружил символизм, в случайном совпадении слова «маргинал» и «санскритской категории «марга», означающей свободно отыскиваемый человеком духовный путь«.

Если нужен пример, возьмем Рика и Морти — эта парочка превращает науку в цепочку головокружительных приключений и маргинальных трансгрессий. От классического ученого, у Рика остался белый халат, гаджеты и лаборатория. Сам он — непредсказуемый и стихийный, будто Вселенная, — именно поэтому у него все получается.

Тоже самое с андеграундным рейвом. Представляя мейнстрим как пространство, мы увидим ярко освещенный зал, в котором равномерное распределение света не позволяет сделать нюансировку, выделить приватные затененные зоны, или заняться импровизацией. Яркий свет — способ исключать альтернативы, держать под наблюдением тела и рационально регулировать искусство и свободу, а главное — желание. Тогда как рейв или Рик — это природный ландшафт, в котором полно темных заводей, игры светотени и спонтанных мутаций. А как мы знаем, что-то значимое в культуре рождается из авантюр, странностей и непредсказуемого сплетения событий.

В логике исключения, такое богатство требует сделать маргинала беднее — отстранить от ресурсов «нормальности» — культурного, социального и экономического капиталов. О чем и говорит Маруся Климова, чувствуя что ее «пытаются как бы вытеснить в сторону из официальной культуры«. И наоборот, традиция избегать особой публичности в питерском андеграунде, защищает его от давления конформистской среды. Раствориться в ней — значит потерять себя, свою независимость и страсть.

Пожалуй, лучшее определение такому формату: «открыты для всех, доступны не многим» — придумали организаторы рейва «Роттердамский хардкор». Оно охватывает не только самые интересные питерские тусовки, но и независимый театр, выставки, философские риддинги и маргинальные арт-пространства, такие как проект ДК Море, завершенный в конце весны.

Такой взгляд сильно отличается от распространенных оценок маргинальности как бескультурности или безидейности. Наоборот — совершая трансгрессию, маргинальная культура ускользает от навязываемых извне норм и принципов репрезентации, находит вдохновение в исключенном, — в guilty pleasure, и самой собой — в текущем моменте времени.

Маргиналы творят симбиотические живые миры, где крепкие связи внутри сообществ — лучший спасательный круг в ситуации прекарного существования. Маргинальность позволяет уклоняться от навязанных извне репрезентаций, избегать меланхолии жертвы, пересекать границы, и сосредоточиться на действительно важных вещах. Зачастую, это приводит к потрясающим результатам.

5 .

Эти мысли неслись потоком, по дороге сквозь темные лабиринты Лиговки — к ярко освещенным дверям Ионотеки.

Мир, который встретил нас на Последнем рейве, выглядит нереальным, — слишком рейверским — таким, как его показывают в британском кино. Граница, разделяющая сцену с диджееями и танцпол, совершенно прозрачна. Сцена — это тот же танцпол, забитый людьми — только на возвышении и со стойкой для аппарата, украшенной белыми розами. Здесь, как и в любой тусовке, есть свои ритуалы и роли. Но вот чего совершенно не чувствуется, так это непреодолимого расстояния между бэкстейджем и рейверами.

Клуб переполнен. Внутри — скопление людей, одетых не дорого, но стильно. Вспоминается Вивьен Вествуд — у нее, как и на Последнем рейве, широко трактуемые панк и богема — две стороны одной медали. На сцене и вокруг — спортивная классика, угольно-черные худи, платья, полуобнаженные тела, бодичейны и татуировки. Мы замечаем футболку с логотипом «In speed we trust». Интересно, это все еще мерч TunerCult — марки одежды для спидигонщиков и любителей кастомных авто, или игра со стереотипами и моральной паникой, окружающей клубный досуг?

Дизайнер пространства понимал динамику ночи — конструктивистская архитектура Ионки функциональна и продумана. Клуб — это три этажа, включая металлические ярусы. Они разбегаются вдоль стен, и охватывают танцпол. Наверх ведет широкая лестница, достаточно просторная чтобы вместить танцующих. Напротив сцены — классический клубный балкон с прекрасным обзором. Он заполнен, но давки не чувствуется. Люди общаются, танцуют хакку или отдыхают, облокотившись на перила. Места хватает всем. Еще выше и сбоку — пространство, где на прошедших рейвах набивали тату и раскладывали Таро.

Есть бар, но в нем всего несколько человек. Они машут телефонами, демонстрируя подтвержденные платежи. спеша вернуться обратно — в гущу событий, — как можно скорей. Потоки людей в клубе — кровеносные сосуды или сплетение нервов, — циркуляция импульсов коллективной энергии.

Мы выходим в курилку — на улицу, рядом с входом. Здесь, как и везде, все в движении. Люди протискиваются к стоящим в отдалении друзьям, смеются, обсуждают диджеев, рассказывают истории, и с интересом разглядывают толпу. В это время здоровенный охранник скроллит смартфон — ничего особенного не происходит, — и он демонстрирует расслабленную непоколебимость. Тусовка — внутри и снаружи, — подводный риф, с его тайными взаимосвязями.

6.

Год назад в Ионотеке стартовал Последний рейв. Поэтому внезапный пируэт со сменой локации выглядит символично: Сиддхартха возвращается к реке, или нечто подобное. Правда, это уже совсем другой рейв, По сравнению с Santa Muerte, первая вечеринка прошла в узком кругу. Сегодня в бэкграунде промо — уже шесть событий. Как заявили организаторы: “Неизменным остаётся одно… любимые звуки техно”

Последний рейв — это всегда что-то новое, и одновременно знакомое. Для каждой вечеринки придумывается своя тема. Она определяет сюжет, визуальные образы, иногда — треки. Так резидентка BLVCK GLORIA спродюсировала специальный ленинский бутлег для рейва «Перестройка». Темой может стать популярная книга (Темный цирк), культурное клише (Инквизиция), историческая сингулярность (Перестройка), или мифология смерти — рождения, замешанная на визуальных образах мексиканской танатолатрии (Санта Муэрте).

Тем не менее, прошлым летом все началось с вопроса. «А что если завтра не наступит?» — так или иначе, его задают себе многие. Год назад на него постарались ответить Роман Китов (rempacho) и Кристина Краузе — создатели Последнего рейва. Вот, что они написали в промо первой вечеринки:

«А что, если завтра не наступит? Представь, что у тебя последний шанс оказаться на рейве. В последний раз ты потанцуешь под любимое техно. В последний раз ты выпьешь с друзьями на баре. В последний раз будешь под софитами подпевать хардкорному ремиксу на Максим. Ты больше не будешь думать, что первый раз лучший, потому что лучший — это последний».

Художник Филип Гастон — «визуальный эрудит с мрачным чувством юмора», как-то сказал: «искусство должно свидетельствовать, а иначе оно сводится к пошлым картинкам и милым декорациям». Вопрос Последнего рейва — свидетельство апокалиптических настроений, которые проникли на клубный танцпол. Турбохардкор, атмосфера, быстрое техно, хард басс и пиратские эдиты — на поверхности. А в глубине — вызовы дисфункционального мира, как шумовой фон вечеринки.

Факт в том, что будущее перестало быть приятным местом. Теперь его представляют как апокалипсис — экологический или какой-то другой, или отбрасывают, вместе с поломавшимся прогрессом. Есть мнение, что будущее исчезло вместе с временем, и все что нам осталось — проживать «День сурка» в мультивселенной. Вроде что-то происходит, но время не движется. Неслучайно главным кинособытием уже этого лета стал «Барбигеймер» — с одной стороны, невероятно успешный ребрендинг куклы 1959 года рождения, с другой — история создателя ядерной бомбы.

Из травмы катастрофической непредсказуемости и связанной с ней перспективы утрат, вырос мир Последнего рейва. Не то, что бы это бросалось в глаза. Настроение в деталях, в особых пасхалках, таких как сеансы Таро или тема перерождения в день «Santa Muerte». Вобщем, Филип Гастон был бы доволен. Летом прошлого года Последний рейв засвидетельствовал новые контуры повседневности — тревогу в разрыве времени.

7

Музыкальная политика «Последнего рейва» — это «техно», понятое как предельно широкий метатег. Это видно по музыкантам, которые которые совсем не похожи на отчужденных роботов — лишенных эмоций машин техно-продакшна. И проявляется в выборе треков, которые попадают в сет. В одном из плейлистов, собранных к очередной вечеринке, Locked Club и Any Act оказались вместе с мрачными, готическими блокбастерами Gesaffelstein. На вечеринке — хардтек и олдскульный брейкбит как две стороны одной медали.

Если музыка — это язык, как считал Теодор Адорно, то пафос техно-пуризма говорит на языке ностальгии и консервативной реакции. В увлечении винтажными драм-машинами, легко разглядеть мечту о рейве, чей шершавый, ламповый звук рифмовался со словами «счастье» и «прорыв в будущее». Но в текущем контексте искусственного интеллекта, калейдоскопа глобальных сетей и неолиберального роста неравенства, винтажный звук не вполне соответствует чувству момента. Язык этой новой суперскоростной турбореальности — акселлерационистский коллаж Последнего рейва, его меметичность, ранимость и интертекстуальные пастиши

Вам придется задержать дыхание, чтобы справиться с турбулентностью. Представьте гитары Rammstein и каучуковые басы «Satisfaction», закрученные цунами техногенных битов. Брейки и вокальный хард-дэнс «Faire Et Refaire» — моднейшего берлинского лейбла Live From Earth Klub. Работы самих резидентов — синглы BLVCK GLORIA или «Agonie» — психоделическое техно от Evilmeister для стробоскопа и бункера. Прибавьте хард-басс — enfant terrible российской рейв-сцены, и взрывные атаки тяжелого техно. Короткое определение такого звучания: «жестко, эмоционально, стремительно» — выросшая на местной почве интерпретация большого тренда.

Агрессивный техно-саунд — быстрый сам по себе, и столь же быстро микшируемый, с бутлегами и примесью других стилей, широко распространился по миру, особенно в Западной Европе.

Sunil Sharpe объясняет охватившую мир скоростную лихорадку: «Я думаю, [более жесткая и быстрая] музыка развивалась по мере того, как клубная индустрия сокращалась. Традиционная среда ночных клубов сдерживала темп, но поскольку за последнее десятилетие количество клубов сократилось, все смещается в направление мест, которые отражают первоначальный дух рейв-культуры, когда темп был быстрее. Это близко к 90-м годам — очень специфические поджанры, такие как джангл-техно, техно-транс или хард-эйсид, вернулись».

Большую часть прошлого десятилетия монополию в техно удерживали треки от 120 до 130 ударов в минуту. Бывало и медленнее — Drvg Cvture замедлялся до 90, уподобляя техно оккультному ритуалу. Новое поколение заявило о себе радикальным ускорением темпа — от 140 bpm и выше. Миксы, в которых ничего нельзя предвидеть наперед, подчеркнули креативную роль диджея, потеснив господство продюсера. Энергия вырвалась из берегов, а продакшн сбросил оковы жанров. Техно, которое превращается в джангл или сырой, по-хардкорному перегруженный транс — почему нет? В поисках себя, продюсеры выкрутили ручки темпа и погрузились в гибридность. Стали использовать рэп и вокал. А еще — иронично пересмотрели интеллектуальные претензии «большого» техно.

Искусствовед Джеррри Зальц описал метамодернистские установки молодых художников, представленных в Нью-Йоркском музее современного искусства: «Я знаю, что произведение, которое я создаю может показаться глупым, даже дебильным, или что это уже когда-то было, но это не означает, что оно не серьезно». Эти художники понимают, «что могут быть искренними и насмешливыми одновременно, и они начинают создавать работы из этого сложного-составного состояния сознания...» — позиция, несомненно близкая многим новым продюсерам.

8 .

Поле гравитации, которое удерживает все вместе, создает хардкор. Например, хакку на Последнем рейве танцуют если не все, то многие, причем, не только под роттердамский олдскул. Хардкора здесь много, и он разный, что резонирует со словами известного музыкального критика Саймона Рейнольдса: «Я убежден, что хардкор-сцена и есть настоящий креативный двигатель танцевальной культуры, а все, кто называет свое творчество «прогрессивным», обычно просто пытаются сгладить углы и вернуться к традиционной «музыкальности».

В 90-х Рейнольдс посещал хардкорные рейвы, и писал репортажи-отчеты, собранные в книге «Вспышка энергии». Он много говорит о жестокости и агрессивности этой музыки, и представляет голландский рейв Nightmare как довольно страшное место. «Габба — преимущественно мужское удовольствие — сообщает нам критик — ранний классический трек этого жанра проекта Sperminator называется No Woman Allowed — “Женщинам вход воспрещен». В описаниях Рейнольдса, хардкорные рейвы — это тестостероновое сумасшествие.

Если бы он вдруг оказался на танцполе Последнего рейва, то был бы сильно удивлен. От мизогинии 90х не осталось следа. Танцпол и сбалансированный лайпап можно считать как осознанную позицию — рейв поддерживает гендерное равенство и выступает против дискриминации. Будем честны, далеко не всегда на вечеринке, даже громко заявленные солидарность и равное представительство выглядят искренними. Здесь же, без громких слов — это опция по умолчанию, захватывающая, в том числе, танец.

Хакка — культовый танец голландских хардкорщиков. Виртуозный и технически сложный, он строится вокруг последовательности определенных движений. Их вариации, отточенность и продуманные отклонения от стандарта — признаки мастерства.

Точное происхождение хакки неизвестно. По одной из легенд, ее истоки нужно искать в стадионных плясках футбольных фанатов роттердамского клуба «Фейеноорд». Танец требует прекрасного владения телом, координации, физической выносливости. В этом он близок к эстетике спорта. С другой стороны, дурашливость и требовательность к деталям — наследие роттердамского рабочего класса. Тело, представленное в хакке — активное и живое, динамичное, реагирующее, испытывающее перегрузки, способное к коллективной солидарности. Во времена Рейнольдса это было преимущественно мужское тело, тогда как на Последнем рейве хакка отбросила гендерные привязки, и на равных принадлежит всем.

Хакка перформативна — у нее, как у любого коллективного танца, есть социальное измерение. Тело современного человека — неподвижное, контролируемое и строго функциональное. У одних оно приковано к стулу в офисе или в студенческой аудитории, у других — подчинено муторному, механическому труду. Режимы управления транслируются в повседневную жизнь — барная политика тел удивительно похожа на офисную.

«Меньше всего я интересуюсь тем, как люди двигаются, меня интересует, что ими движет» — заявляла Пина Бауш, великая танцовщица и хореографка. Действительно, танец задействует телесность на более глубоком интуитивном уровне: «Интенсивность чувств, генерируемых клаббингом, создает альтернативное тело» — утверждает исследователь британской клубной культуры Фил Джексон. По его мнению: «Клаббинг увлекает тело далеко за пределы дисциплины и трудовых рамок». Танец освобождает и перестраивает отношения человека с его собственным телом, не только на рейве, но и за его пределами. «Это знание не испаряется, когда люди покидают клубное пространство, а становится особой осью в чувственной системе координат клабберов, эталоном, с которым можно сравнивать повседневные телесные практики». 

На Последнем рейве хакка поощряет самовыражение и индивидуальность танцора. Танец может быть расслабленным или резким, более абстрактным или ортодоксальным. Погруженным в себя на лихорадочной скорости, или обращенным к другим. Более того, перформативность танца объединяет сообщество, создает чувство принадлежности и включения. Такие моменты исключительно важны — они превращают скопление атомизированных единиц в «семью».

«Это ощущение собственного движения — пишет Фил Джексон — словно шестое чувство, кинестетическое восприятие, способность воспринимать себя и других в движении. Толпа питает энергией каждого человека, связанного с остальными ритмом музыки, вибрацией низких частот и быстрыми барабанными перестуками. Все это как бы огораживает группу, втягивая каждого ее члена все глубже в сочную мякоть ритмичного звука». 

9.

Так что же мы увидели? Перечитывая текст перед публикацией, ловишь себя на парадоксальном ощущении, что факты и исторические параллели — не самое важное в этом потоке музыки, движения, и едва уловимых взаимосвязей.

Совершенно ясно, что Последний рейв находится по ту сторону, как рутины повседневной жизни, так и конвейера культурных индустрий. Он предлагает эскапизм и равноправное коллективное взаимодействие. Выступая с позиций культурного маргинала, приносит в рейв метамодернистское напряжение иронии и глубины. Перестраивает отношения с телом, и свидетельствует о текущем времени. Но если выбрать что-то одно — квинтэссенцию рейва, как мы ее увидели, — нужно сказать следующее:

Последний рейв — не просто детокс от микрозависимостей, смартфонов или свобода от неискренней опеки клубного менеджмента, но вполне реальное лекарство от отчуждения — неотъемлемого спутника современного человека. Ощущение близости — бесценный опыт андеграундных танцполов.